sapiosexual
название: Blindfold
автор: nekare
перевод: Kleine
рейтинг: PG-13
пейринг: Connor/Murphy
Первую сигарету они выкуривают, прячась в переулке позади дома, им по двенадцать, у них на двоих полупустая пачка, стащенная у матери, и руки дрожат от восторга, страха и предвкушения.
читать дальшеИдея пришла в голову Коннору, Мерфи занялся ее воплощением – примерно так устроены их отношения в целом.
Глаза покраснели от сигаретного смога – они давятся смехом и кашлем, толкаясь плечами, спиной чувствуя шершавую кладку старой кирпичной стены, улыбаются друг другу сквозь клубы дыма, от чего больно тянет кожу сухих обветренных губ.
Всего лишь самый первый из нескончаемой череды первых разов, которые они делят друг с другом. Это станет ритуалом: первая затяжка, первая татуировка, первый поцелуй, и уже гораздо позже – первое убийство.
--
Они обрабатывают друг другу раны, по очереди дергаясь и морщась от боли, в тусклом свете лампы - здесь, сейчас, сегодня, в очередной ванной очередного номера мотеля, лицом к лицу. ‘Ну ты и слабак,’ – отрывисто бросает один в ответ на ‘Бля. Бля. Ебаное блядство.’ когда перекись шипит на зияющей ране. – ‘Ну ты и хренов урод.’ А после нервный смех, сорванное дыхание и чуть больше, чем следует, касаний, потому что на этот раз они действительно рисковали.
Меняются лишь имена – схема, план, сценарий один и тот же – всегда, неизменно, раз за разом, и в данный момент они не уверены, что могли бы жить иначе, не говоря о том, как.
--
В семь лет они подбирают на улице бездомного кота. Мерфи зовет его Коннором, Коннор зовет его Мерфи, и оба уверены, что это просто невероятно смешно.
Мать раздраженно закатывает глаза, воздавая молитву потолку, прикуривает новую сигарету, долго затягивается. А потом гладит насмерть перепуганное животное.
Через два года кота сбивает машина, и братья избавляют его от страданий, впервые проговаривая слова семейной молитвы над простым деревянным крестом с именами друг друга.
--
Иль Дуче — настоящий псих. Это даже не вопрос. В расход идут все кроме женщин и детей, и хотя Мерфи не раз видел его в деле, порой этого бывает слишком.
В конце весны они с братом работают только вдвоем и это похоже на время, когда приходилось справляться самим, прикрывая друг друга, отстреливаясь спина к спине. Нормальная смерть – больше, чем заслуживают их клиенты – струйка крови и медяки на глаза, но на Мерфи оказывает удивительно бодрящее действие. С отцом это вечно кровавая бойня.
Позже они пьют в мрачном баре с однозначно сомнительной репутацией, на полчаса вообразив себя в настоящем ирландском пабе. Их табуреты совсем рядом, почти вплотную, и они смеются, они разговаривают, так, будто не делали этого немыслимо давно.
Странным образом напоминает первое дело, первые попытки творить волю божью собственными руками – без нынешнего слепого и послушного следования за непомерным гневом и твердой верой отца.
- Давненько так не отрывались, а?
- Давно пора.
Три часа спустя они вваливаются в номер едва держась на ногах, цепляясь и повисая друг на друге, невнятно напевая под нос нечто отдаленно смахивающее на старые ирландские песни, но натыкаются на суровый взгляд отца – и весь настрой разом пропадает.
--
- Ты скучаешь по дому? – спрашивает Коннор. Он шнурует ботинки сидя на кровати через месяц после переезда в Бостон.
Мерфи понимает, что брат имеет в виду Ирландию, знакомые с детства зеленые луга, узкие улицы с крохкими кирпичными постройками по обочинам и бесконечные дороги. Он оглядывает их новое жилище со вздувшимися от сырости стенами, которое приходится делить с крысами, обосновавшимися гораздо раньше, смотрит на Коннора, на привычный чернильный рисунок, вбитый под его кожу.
- Нет, чувак. Слушай, я подумал, дом теперь здесь, – и Коннор, разумеется, не может его не поддеть, но Мерфи все равно наклоняется к нему, давая затянуться своей сигаретой.
--
С самого начала между ними немного больше, чем следует, касаний – толкнуть, хлопнуть, взъерошить волосы, обняться, лягнуть, наконец, двинуть как положено – как должно быть между братьями. Так же обыкновенно и легко, как дышать. Так было всегда – и говорить не о чем.
Теперь же, сидя на заднем сидении, когда отец за рулем, резко возникает необходимость снова почувствовать себя детьми. Они пинаются, отдавливают друг другу ноги – совсем как братья, как близнецы. А потом, когда он перестает обращать на них внимание, прикосновения становятся иными: пальцы трогают кожу и губы, руки задерживаются на бедре или спускаются к пояснице, и они вовсе не дети больше.
Они всегда настроены друг на друга.
Вместе осуждать ложь и вместе лгать, оправдывая друг друга раз за разом; стрелять на поражение вместе и вместе дышать, когда еще немного – и заснешь, сдвоенное дыхание в их сдвоенных кроватях – на два тела одних близнецов.
Теперь этот ритм сбит ко всем чертям – привыкнув существовать только вдвоем отныне и во веки веков, аминь, они никак не могут сообразить, как сработать, когда их трое, как говорить не обычными для них полуформулировками – начало фразы, обрывок мысли, брошенные одним, подхваченные и досказанные вторым.
Рокко был, пожалуй, единственным, кому почти удалось подобраться к ним достаточно близко. Во всяком случае, кто попытался это сделать.
Они так и не приняли решение, сомневаясь, хотят ли позволить приблизиться и отцу или предпочитают держаться на расстоянии.
--
Через четыре месяца после смерти Якаветты Мерфи ранят в перестрелке. Все происходит слишком стремительно: вот он у дальней стены и звуки выстрелов сливаются с общим шумом, а в следующий момент его голова тяжело ударяется об асфальт и багровое пятно расползается вокруг раны на груди. Коннор моментально забывает о своей мишени и кидается к нему со всех ног, отец даже не оборачивается. Последнее, что видит Мерфи прежде чем отключиться – расширившиеся от ужаса глаза брата, пытающегося остановить поток крови руками.
Он приходит в себя оттого, что его осторожно хлопают по щекам.
- Мерф. Мерфи, – зовет Коннор, с ноткой нервозности в голосе, но заметив, что брат открыл глаза, поспешно добавляет, – черт, наконец-то.
- Я что-то пропустил? – хрипит Мерфи, и этого достаточно, чтобы, наконец, расслабиться.
- Ничего особенного, придурок, – отвечает Коннор, стараясь, чтобы это прозвучало совершенно обыденно. Получается не очень. – Всего лишь чуть не бросил меня тут и не съебался на небеса.
‘Меня’ – потому что отца нигде поблизости нет. Они одни в номере мотеля – это, как и готовность всякий раз вытаскивать друг друга из передряг – и есть единственный известный им способ существования.
Окровавленные бинты и полотенца все еще разбросаны повсюду, даже воздух в комнате пропитался запахом крови и пота. Когда Мерфи пробует пошевелиться, неожиданно приходит боль, такая острая, что приходится откинуться обратно на подушку. Коннор прижимает его к постели, вызывая новую волну боли.
- Не будь идиотом, лежи спокойно, – он трет глаза рукой, второй удерживая Мерфи, который только сейчас замечает, каким усталым и бледным выглядит брат. – Ты провалялся в отключке три дня, – быстро произносит он, не поднимая взгляда. – Нас узнали в скорой, пришлось наставить на них пушку, пока тебя приводили в порядок. Было совсем не круто, Мерф, больше так не делай.
Мерфи рывком хватает его за ворот футболки и дергает вниз, не обращая внимания на боль, потому что через мгновение дотягивается до губ брата своими, и тот, вцепляется ему в волосы, шепча слова молитвы.
Коннор кладет ладонь поверх затянутой бинтами раны, их обоих трясет и захлестывает волной адреналина, оставляя ощущение пронзительной ясности происходящего.
Уже после Коннор помогает ему добраться до ванной; пока набирается вода, Мерфи пристально разглядывает себя в зеркале.
Пуля прошла над сердцем, прямо над татуировкой. – Надеюсь, что это напоминание о твоей глупости научит тебя наконец сначала думать башкой, а потом лезть на рожон, – говорит Коннор деланно безразличным тоном, и Мерфи фыркает.
- Как будто ты не делал ничего, о чем бы жалел потом?
- Кроме того раза, когда я сделал тебя? – скалится Коннор, но ухмылка выходит усталой.
- Придурок конченый, – Мерфи дергается, чтобы влепить ему подзатыльник, и они дурачатся, хватают друг друга за руки, называя прозвищами, придуманными еще в детстве.
Потом они молчат; пока Мерфи отмокает в ванне, свесив руки через край, Коннор сидит на опущенной крышке унитаза, привалившись к стене и прикрыв глаза.
- Убить готов за сигарету, – стонет Мерфи, и Коннор нарочно закуривает, чтобы хорошенько его позлить, для закрепления эффекта пускаясь в рассуждения о запрете на курение до полного выздоровления. Мерфи ноет и ворчит до тех пор, пока, окончательно потеряв терпение, Коннор не сползает со своего места. Опустившись на колени, он как следует затягивается, пальцы задерживаются на поросшем многодневной щетиной подбородке, осторожно надавливают на челюсть, заставляя Мерфи открыть рот, вдохнуть замешанный на никотине воздух из легких Коннора. Мерфи медленно выдыхает дым, Коннор снова садится, и все, о чем они говорят дальше – пустая болтовня, поскольку в сиюминутной бесконечной усталости нет ни сил, ни желания обсуждать их миссию – то, что действительно важно.
Спустя час, когда отец находит их, оба застыли в тех же положениях, провалившись в сон. Вода в ванне совсем холодная.
--
В шестнадцать они набивают первые татуировки – банальный кельтский узел на плече, но поначалу идея даже не кажется им избитой.
Мать замечает через две недели и ее реакция оказывается столь бурной, что братья всерьез подумывают начать собирать вещи тайком – на случай, если во время очередного приступа гнева их вышвырнут из дому. Вместо этого каждый получает по хорошей затрещине, а миссис МакМанус, многозначительно приподняв бровь, выражает надежду на скорейшее просветление в их головах.
В двадцать один приходит черед Девы Марии на шее – сразу после пьяной драки в баре, из которой едва удается выбраться живыми. С этого момента каждый раз, когда они испытывают судьбу, веру и друг друга, оставляет на их телах новую метку.
Тридцатого января появляются кресты на предплечье, делать их мучительнее всего, как и следовало ожидать.
Четвертые – пьяная случайность, они еле стоят на ногах, повиснув друг на друге, о здравом уме не может быть и речи. Утром, разглядывая в зеркале выведенные слева на груди буквы фамилии, они встречаются взглядом, и Коннор флегматично уточняет:
- Это на случай, если копы найдут наши трупы, и при них не будет документов? – Мерфи задумчиво чешет затылок. Оба стараются поменьше об этом думать.
Последний день в Ирландии навсегда отпечатывается на их коже самыми важными для каждого словами.
Оба ни секунду не раздумывают о том, что это будут за слова, Коннор давится дымом, когда они делят одну на двоих сигарету у входа в салон и Мерфи ослепительно улыбается. Затягиваясь, Мерфи нарочно проводит большим пальцем по нижней губе потому что знает, что Коннор не сможет отвести взгляд. Других клиентов нет, и с ними заканчивают почти одновременно. Их кресла рядом, если чуть податься влево, Мерфи коснется руки брата, но оба неподвижны до последнего штриха, неотрывно смотрят друг на друга под недоуменными взглядами мастеров.
Veritas - поскольку Коннор твердо убежден, что перед взглядом Господа раскрыта любая душа. Aéquitas - потому что для Мерфи истинность веры, к которой каждый приходит своим путем, познается в преодолении себя и своих сомнений. Довольно болезненно, но кто сказал, что правда не колет глаза, что справедливость не причиняет страданий.
Если соединить ладони – почти одинаковые, как и положено почти близнецам – темные и четкие очертания букв расходятся в противоположных направлениях, складываясь в единое изображение
Покрасневшую кожу саднит и тянет, но они никак не могут перестать касаться, обводить по контуру и надавливать, пока не напиваются достаточно, чтобы заставить себя сесть на этот самолет.
--
В Портленде они расправляются со священником, испытывающим нездоровый интерес к маленьким мальчикам.
Это кажется совершенно невероятным, противоречит всему, во что они верят. Они не останавливаются до тех пор, пока не оказываются в переулке за церковью, и их руки красные от чужой крови. Они начинают говорить одновременно, повышая голос с каждым словом, и хотя поток ругательств, срывающийся с языка – ничто иное как богохульство, это несравнимо с деяниями того, чей труп остывает в алькове за алтарем.
- Гребаный больной ублюдок, – орет Мерфи, пиная мусорный бак, но когда он поднимает голову, Коннор все так же стоит, прикрыв глаза, сжимая деревянный крест сквозь футболку. Мерфи толкает его к стене, и то, что он делает дальше, совсем не похоже на поцелуй. Ярость рвется изнутри необходимостью причинить боль хоть кому-нибудь – кому угодно, а брат – единственный, кто сейчас рядом, кто был всегда. Коннор впивается зубами в его губы, хватает за грудки, притягивая к себе так резко, что ткань футболки трещит на спине, а потом отталкивает, и от его неожиданного удара и вовсе не вздохнуть.
Кровь на кожаной перчатке мешается с его собственной, когда Мерфи дотрагивается до разбитой губы.
- Как мы можем отличать праведников от грешников, – все еще задыхаясь говорит он. И по тому как Коннор молчит, понимает, что брат тоже не знает ответа.
Когда они возвращаются в церковь, отец стоит, преклонив колени перед алтарем, брызги крови подсыхают на его лице.
Окунув пальцы в святую воду, они торопливо крестятся и покидают это место.
--
В десять они зарабатывают первые шрамы – ветка дерева, на которую они забрались, оказалась недостаточно крепкой.
- ..Но там же был кот, мам, мы должны были его спасти, – приводит веский аргумент Мерфи.
- Вы меня в гроб загоните своими выходками, – сердито отмахивается миссис МакМанус, закуривая снова, потому что они все еще в пункте первой помощи и ее мальчикам больно, – Мерфи уже тогда знает, что для нее это единственный способ успокоиться.
Этот случай оставляет на них почти одинаковые отметины – длинные тонкие полоски гладкой светлой кожи – на руке у Коннора, на ноге у Мерфи.
Как будто сама Вселенная создала их разнонаправленными силами одинаковой величины, чтобы воплотить в человеческих существах закон Ньютона, сущности которого Мерфи никогда не поймет.
- Мой круче, бро, – выносит он вердикт после тщательного осмотра.
- Мечтай, урод.
Они во всем стараются превзойти друг друга, всегда безуспешно, неизменно получая в сумме один и тот же результат. В отличие от физики, математические правила сложения Мерфи понятны, поэтому он ничего не имеет против.
--
Прикусив зубами фильтр незажженной сигареты, Коннор сосредоточенно трет ткань футболки согнувшись над ванной, когда Мерфи показывается в дверях. Ручейки розоватой воды сбегают в сток.
Неделя в самом деле выдалась тяжелой. Мерфи наблюдает за ним, прислонившись к дверному косяку – Коннор знает, что брат здесь даже раньше, чем ощущает на себе его взгляд – они всегда чувствуют присутствие друг друга.
- Чертова кровь никак не отстирывается, – мрачно цедит сквозь зубы Коннор, и оба понимают, что говорит он совсем не о футболке.
Отец наводит справки об их новой цели, расхаживая по номеру с телефоном в руках. Братья видят его фигуру у окна, они все еще не привыкли делить личное пространство с кем-то третьим.
С тех пор как они освоили ирландский(мать отказывалась говорить по-английски, довольно подбоченившись, передразнивала их первые, не всегда удачные попытки самостоятельно строить осмысленные фразы), и позднее латынь(от сильного запаха ладана кружилась голова, когда они пока еще неловкими пальцами перебирали четки, твердя слова молитвы перед распятием), они используют языки, чтобы хранить секреты: немецкий помогает спрятать от матери тайник с сигаретами, итальянский – морочить головы одноклассникам и учителям. Осознав свое преимущество перед остальными, они делают его неотъемлемой частью жизни.
- Как будто эта кровь мне в кожу въелась, – говорит Коннор по-испански. Мерфи вздыхает.
- Либо оба сомневаемся, либо никто, так что даже не начинай, – нахмурившись, отвечает он по-русски.
Коннор всегда верил более страстно. Мерфи следует за ним в его вере, как следует за ним всегда, но Коннор, вполне возможно, мог бы посвятить служению Господу всю свою жизнь.
А сейчас он колеблется, и Мерфи, само собой, тоже.
Их миссии, то, чем они занимаются, бесконечные переезды и гнетущее молчание в присутствии отца – есть в этом нечто такое, что, разрушив привычный жизненный уклад, продолжает ломать их, сбивать с толку, омрачая радость добытых дорогой ценой побед, подчинять чужой воле. Как будто этот человек с тяжелой рукой и не менее тяжелым взглядом, почти всю жизнь бывший неясным образом из рассказов матери, неожиданно воскреснув, взял на себя право позаботиться об их душах и направить на пусть истинный.
Мерфи не уверен, на сколько их хватит. Ему хочется подойти и нащупать пульс на шее брата, просто чтобы оказаться ближе, чтобы все стало, как раньше, но отец зовет их – снова настало время исполнить Божью волю. И хотя раны не до конца зажили, а многочисленные синяки дают о себе знать при каждом движении, никто не говорит ни слова – они не могут найти в себе силы возразить, потому что отец чересчур настойчив, почти вездесущ и так часто отвлекает друг от друга, что они и на секунду не могут вспомнить прежние времена, когда они были просто братьями ММ.
Той же ночью они ложатся в одну постель лицом к лицу, сжимая в ладонях распятья друг друга, перешептываясь на французском, делая вид, что в номере нет никого, кроме них.
--
В пятнадцать они решают поцеловать одну и ту же девочку – каждый уверен, что она нравится другому. Когда она узнает об этом, почему-то совсем не злится – вместо этого целует сперва Мерфи, а потом Коннора. Получается немного неуклюже и мокро, она тянется снизу вверх, неудобно наклоняя голову влево, придерживает их по очереди, сцепив пальцы на шее. После чего всерьез задумывается, сосредоточенно хмурит брови и поджимает губы, в то время как близнецы недоуменно переглядываются.
Видимо решив что-то для себя, заявляет, что Коннор целуется лучше, а теперь не могли бы они оба свалить и никогда больше с ней не разговаривать, потому что у них обоих мозги набекрень.
Коннор раздувается от гордости следующие две недели. Мерфи немного дуется всю оставшуюся жизнь.
--
В мотеле на выезде из Провиденс они сидят свесив ноги на краю пустого бассейна. Куски отбитой со стенок плитки валяются на дне, в самом глубоком месте застыла лужа темной мутной воды. Над ними такое же темное небо с десятками созвездий, названия которых давно стерлись из памяти.
Рядом валяется пустая пачка – последнюю сигарету по очереди передают друг другу, затягиваясь вполсилы. Впервые за долгое время они одни, и молчание не напрягает, как и постепенно уменьшающееся расстояние между ними.
Они выпили не много, но в ушах уже шумит и Мерфи хочется наплевать на все на свете, хочется повалить Коннора прямо здесь, впечатать своим весом в землю, и от этих мыслей делается тепло и спокойно. Ему не нужно видеть лицо брата, чтобы понять, что он думает о том же. И пусть они обычные братья с банальными обидами и соперничеством одногодок, когда объятия становятся такими крепкими, что не вздохнуть, родственные узы перестают иметь значение. Коннора такой контраст забавляет, Мерфи им наслаждается.
Коннор оглядывается на зашторенные окна – свет давно погашен и отец наверняка спит.
- Я тут подумал. Пора двигать дальше.
- Согласен.
Это как глоток свежего воздуха и они оба улыбаются. Мерфи толкает Коннора, Коннор толкает его в ответ, они хватают друг друга за руки, лягаются и пинаются. Мерфи отводит руку с медленно тлеющей сигаретой в сторону, чтобы никого не обжечь, и она ноет, вывернутая под неестественным углом, а потом оба скатываются в бассейн, отбивая бока, уже не сдерживая давно рвущийся смех. Они скользят на замшелых плитках, и руки Коннора забираются под футболку Мерфи, пока тот расправляется с пряжкой ремня на джинсах брата. Поцелуй на вкус как пепел и дым, но они никак не могут прекратить или прекратить смеяться.
Догорающий фильтр все-таки прожигает Коннору рукав футболки, но ни один из них этого не замечает, когда они уже полураздетые начинают медленно двигаться.
Потом они долго лежат на дне, лениво переговариваясь, потому что когда все темы общие, обсуждать особенно нечего. Утром они сообщают отцу, что дальше справятся вдвоем.
--
Через год после двойного убийства в переулке, после которого за ними началась настоящая охота, они наконец возвращаются в Бостон. Деяния Святых все еще на слуху, но успели обрасти столь фантастическими подробностями, что стали скорее городской легендой.
И хотя им приходится вести себя как можно незаметнее, дабы ничем не выдавать свое присутствие в Ирландском квартале или в старой церкви, куда снова ходят по воскресеньям, оно того стоит.
Потерявшие интерес обыватели спят спокойно, предпочитая не замечать, как по ночам зло и порок по-прежнему настигает возмездие – очень уж много подражателей появилось у Святых за это время. Никому нет дела до них, и это тоже всех вполне устраивает.
Спустя год со дня показательного суда над крестным отцом итальянской мафии, послужившего отправной точкой для начала их гастролей по штатам с Божьей миссией, они снова стоят плечом к плечу у каменного парапета моста, и океан, как раньше, прячет от взора берега Ирландии. Они курят в молчании, стряхивая пепел в залив. Порывистый мартовский ветер задувает за поднятый воротник пальто, холод пробирает до костей. Губы Коннора посинели, но когда Мерфи накрывает их своими, оказываются теплыми.
- Мы снова здесь. Что теперь? – спрашивает Коннор, бросая быстрый взгляд на брата прежде чем снова отвернуться к бескрайним водам Атлантики.
- Ты же у нас умник, вот сам и отвечай, – ухмыляется Мерфи, и Коннор фыркает. – Или не отвечай. Какая разница, сейчас-то мы здесь, – продолжает Мерфи, выхватывая у него из рук едва зажженную сигарету, которую Коннор немедленно отбирает.
Пепел летит в волны, Коннор кивает каким-то своим мыслям. – В кои-то веки ты выдал что-то дельное, – говорит он и Мерфи смеется.
Все уже не так, как прежде. Слишком много пролито крови – чужой и их собственной, слишком много боли они причинили и испытали сами, но хотя их изрядно потрепало и усталость дает о себе знать, они вместе, а значит, все не так уж плохо.
Они идут через мост, толкаясь, то и дело обгоняя друг друга – как всегда, и Мерфи с удивлением понимает, что готов назвать это место домом.
автор: nekare
перевод: Kleine
рейтинг: PG-13
пейринг: Connor/Murphy
Первую сигарету они выкуривают, прячась в переулке позади дома, им по двенадцать, у них на двоих полупустая пачка, стащенная у матери, и руки дрожат от восторга, страха и предвкушения.
читать дальшеИдея пришла в голову Коннору, Мерфи занялся ее воплощением – примерно так устроены их отношения в целом.
Глаза покраснели от сигаретного смога – они давятся смехом и кашлем, толкаясь плечами, спиной чувствуя шершавую кладку старой кирпичной стены, улыбаются друг другу сквозь клубы дыма, от чего больно тянет кожу сухих обветренных губ.
Всего лишь самый первый из нескончаемой череды первых разов, которые они делят друг с другом. Это станет ритуалом: первая затяжка, первая татуировка, первый поцелуй, и уже гораздо позже – первое убийство.
--
Они обрабатывают друг другу раны, по очереди дергаясь и морщась от боли, в тусклом свете лампы - здесь, сейчас, сегодня, в очередной ванной очередного номера мотеля, лицом к лицу. ‘Ну ты и слабак,’ – отрывисто бросает один в ответ на ‘Бля. Бля. Ебаное блядство.’ когда перекись шипит на зияющей ране. – ‘Ну ты и хренов урод.’ А после нервный смех, сорванное дыхание и чуть больше, чем следует, касаний, потому что на этот раз они действительно рисковали.
Меняются лишь имена – схема, план, сценарий один и тот же – всегда, неизменно, раз за разом, и в данный момент они не уверены, что могли бы жить иначе, не говоря о том, как.
--
В семь лет они подбирают на улице бездомного кота. Мерфи зовет его Коннором, Коннор зовет его Мерфи, и оба уверены, что это просто невероятно смешно.
Мать раздраженно закатывает глаза, воздавая молитву потолку, прикуривает новую сигарету, долго затягивается. А потом гладит насмерть перепуганное животное.
Через два года кота сбивает машина, и братья избавляют его от страданий, впервые проговаривая слова семейной молитвы над простым деревянным крестом с именами друг друга.
--
Иль Дуче — настоящий псих. Это даже не вопрос. В расход идут все кроме женщин и детей, и хотя Мерфи не раз видел его в деле, порой этого бывает слишком.
В конце весны они с братом работают только вдвоем и это похоже на время, когда приходилось справляться самим, прикрывая друг друга, отстреливаясь спина к спине. Нормальная смерть – больше, чем заслуживают их клиенты – струйка крови и медяки на глаза, но на Мерфи оказывает удивительно бодрящее действие. С отцом это вечно кровавая бойня.
Позже они пьют в мрачном баре с однозначно сомнительной репутацией, на полчаса вообразив себя в настоящем ирландском пабе. Их табуреты совсем рядом, почти вплотную, и они смеются, они разговаривают, так, будто не делали этого немыслимо давно.
Странным образом напоминает первое дело, первые попытки творить волю божью собственными руками – без нынешнего слепого и послушного следования за непомерным гневом и твердой верой отца.
- Давненько так не отрывались, а?
- Давно пора.
Три часа спустя они вваливаются в номер едва держась на ногах, цепляясь и повисая друг на друге, невнятно напевая под нос нечто отдаленно смахивающее на старые ирландские песни, но натыкаются на суровый взгляд отца – и весь настрой разом пропадает.
--
- Ты скучаешь по дому? – спрашивает Коннор. Он шнурует ботинки сидя на кровати через месяц после переезда в Бостон.
Мерфи понимает, что брат имеет в виду Ирландию, знакомые с детства зеленые луга, узкие улицы с крохкими кирпичными постройками по обочинам и бесконечные дороги. Он оглядывает их новое жилище со вздувшимися от сырости стенами, которое приходится делить с крысами, обосновавшимися гораздо раньше, смотрит на Коннора, на привычный чернильный рисунок, вбитый под его кожу.
- Нет, чувак. Слушай, я подумал, дом теперь здесь, – и Коннор, разумеется, не может его не поддеть, но Мерфи все равно наклоняется к нему, давая затянуться своей сигаретой.
--
С самого начала между ними немного больше, чем следует, касаний – толкнуть, хлопнуть, взъерошить волосы, обняться, лягнуть, наконец, двинуть как положено – как должно быть между братьями. Так же обыкновенно и легко, как дышать. Так было всегда – и говорить не о чем.
Теперь же, сидя на заднем сидении, когда отец за рулем, резко возникает необходимость снова почувствовать себя детьми. Они пинаются, отдавливают друг другу ноги – совсем как братья, как близнецы. А потом, когда он перестает обращать на них внимание, прикосновения становятся иными: пальцы трогают кожу и губы, руки задерживаются на бедре или спускаются к пояснице, и они вовсе не дети больше.
Они всегда настроены друг на друга.
Вместе осуждать ложь и вместе лгать, оправдывая друг друга раз за разом; стрелять на поражение вместе и вместе дышать, когда еще немного – и заснешь, сдвоенное дыхание в их сдвоенных кроватях – на два тела одних близнецов.
Теперь этот ритм сбит ко всем чертям – привыкнув существовать только вдвоем отныне и во веки веков, аминь, они никак не могут сообразить, как сработать, когда их трое, как говорить не обычными для них полуформулировками – начало фразы, обрывок мысли, брошенные одним, подхваченные и досказанные вторым.
Рокко был, пожалуй, единственным, кому почти удалось подобраться к ним достаточно близко. Во всяком случае, кто попытался это сделать.
Они так и не приняли решение, сомневаясь, хотят ли позволить приблизиться и отцу или предпочитают держаться на расстоянии.
--
Через четыре месяца после смерти Якаветты Мерфи ранят в перестрелке. Все происходит слишком стремительно: вот он у дальней стены и звуки выстрелов сливаются с общим шумом, а в следующий момент его голова тяжело ударяется об асфальт и багровое пятно расползается вокруг раны на груди. Коннор моментально забывает о своей мишени и кидается к нему со всех ног, отец даже не оборачивается. Последнее, что видит Мерфи прежде чем отключиться – расширившиеся от ужаса глаза брата, пытающегося остановить поток крови руками.
Он приходит в себя оттого, что его осторожно хлопают по щекам.
- Мерф. Мерфи, – зовет Коннор, с ноткой нервозности в голосе, но заметив, что брат открыл глаза, поспешно добавляет, – черт, наконец-то.
- Я что-то пропустил? – хрипит Мерфи, и этого достаточно, чтобы, наконец, расслабиться.
- Ничего особенного, придурок, – отвечает Коннор, стараясь, чтобы это прозвучало совершенно обыденно. Получается не очень. – Всего лишь чуть не бросил меня тут и не съебался на небеса.
‘Меня’ – потому что отца нигде поблизости нет. Они одни в номере мотеля – это, как и готовность всякий раз вытаскивать друг друга из передряг – и есть единственный известный им способ существования.
Окровавленные бинты и полотенца все еще разбросаны повсюду, даже воздух в комнате пропитался запахом крови и пота. Когда Мерфи пробует пошевелиться, неожиданно приходит боль, такая острая, что приходится откинуться обратно на подушку. Коннор прижимает его к постели, вызывая новую волну боли.
- Не будь идиотом, лежи спокойно, – он трет глаза рукой, второй удерживая Мерфи, который только сейчас замечает, каким усталым и бледным выглядит брат. – Ты провалялся в отключке три дня, – быстро произносит он, не поднимая взгляда. – Нас узнали в скорой, пришлось наставить на них пушку, пока тебя приводили в порядок. Было совсем не круто, Мерф, больше так не делай.
Мерфи рывком хватает его за ворот футболки и дергает вниз, не обращая внимания на боль, потому что через мгновение дотягивается до губ брата своими, и тот, вцепляется ему в волосы, шепча слова молитвы.
Коннор кладет ладонь поверх затянутой бинтами раны, их обоих трясет и захлестывает волной адреналина, оставляя ощущение пронзительной ясности происходящего.
Уже после Коннор помогает ему добраться до ванной; пока набирается вода, Мерфи пристально разглядывает себя в зеркале.
Пуля прошла над сердцем, прямо над татуировкой. – Надеюсь, что это напоминание о твоей глупости научит тебя наконец сначала думать башкой, а потом лезть на рожон, – говорит Коннор деланно безразличным тоном, и Мерфи фыркает.
- Как будто ты не делал ничего, о чем бы жалел потом?
- Кроме того раза, когда я сделал тебя? – скалится Коннор, но ухмылка выходит усталой.
- Придурок конченый, – Мерфи дергается, чтобы влепить ему подзатыльник, и они дурачатся, хватают друг друга за руки, называя прозвищами, придуманными еще в детстве.
Потом они молчат; пока Мерфи отмокает в ванне, свесив руки через край, Коннор сидит на опущенной крышке унитаза, привалившись к стене и прикрыв глаза.
- Убить готов за сигарету, – стонет Мерфи, и Коннор нарочно закуривает, чтобы хорошенько его позлить, для закрепления эффекта пускаясь в рассуждения о запрете на курение до полного выздоровления. Мерфи ноет и ворчит до тех пор, пока, окончательно потеряв терпение, Коннор не сползает со своего места. Опустившись на колени, он как следует затягивается, пальцы задерживаются на поросшем многодневной щетиной подбородке, осторожно надавливают на челюсть, заставляя Мерфи открыть рот, вдохнуть замешанный на никотине воздух из легких Коннора. Мерфи медленно выдыхает дым, Коннор снова садится, и все, о чем они говорят дальше – пустая болтовня, поскольку в сиюминутной бесконечной усталости нет ни сил, ни желания обсуждать их миссию – то, что действительно важно.
Спустя час, когда отец находит их, оба застыли в тех же положениях, провалившись в сон. Вода в ванне совсем холодная.
--
В шестнадцать они набивают первые татуировки – банальный кельтский узел на плече, но поначалу идея даже не кажется им избитой.
Мать замечает через две недели и ее реакция оказывается столь бурной, что братья всерьез подумывают начать собирать вещи тайком – на случай, если во время очередного приступа гнева их вышвырнут из дому. Вместо этого каждый получает по хорошей затрещине, а миссис МакМанус, многозначительно приподняв бровь, выражает надежду на скорейшее просветление в их головах.
В двадцать один приходит черед Девы Марии на шее – сразу после пьяной драки в баре, из которой едва удается выбраться живыми. С этого момента каждый раз, когда они испытывают судьбу, веру и друг друга, оставляет на их телах новую метку.
Тридцатого января появляются кресты на предплечье, делать их мучительнее всего, как и следовало ожидать.
Четвертые – пьяная случайность, они еле стоят на ногах, повиснув друг на друге, о здравом уме не может быть и речи. Утром, разглядывая в зеркале выведенные слева на груди буквы фамилии, они встречаются взглядом, и Коннор флегматично уточняет:
- Это на случай, если копы найдут наши трупы, и при них не будет документов? – Мерфи задумчиво чешет затылок. Оба стараются поменьше об этом думать.
Последний день в Ирландии навсегда отпечатывается на их коже самыми важными для каждого словами.
Оба ни секунду не раздумывают о том, что это будут за слова, Коннор давится дымом, когда они делят одну на двоих сигарету у входа в салон и Мерфи ослепительно улыбается. Затягиваясь, Мерфи нарочно проводит большим пальцем по нижней губе потому что знает, что Коннор не сможет отвести взгляд. Других клиентов нет, и с ними заканчивают почти одновременно. Их кресла рядом, если чуть податься влево, Мерфи коснется руки брата, но оба неподвижны до последнего штриха, неотрывно смотрят друг на друга под недоуменными взглядами мастеров.
Veritas - поскольку Коннор твердо убежден, что перед взглядом Господа раскрыта любая душа. Aéquitas - потому что для Мерфи истинность веры, к которой каждый приходит своим путем, познается в преодолении себя и своих сомнений. Довольно болезненно, но кто сказал, что правда не колет глаза, что справедливость не причиняет страданий.
Если соединить ладони – почти одинаковые, как и положено почти близнецам – темные и четкие очертания букв расходятся в противоположных направлениях, складываясь в единое изображение
Покрасневшую кожу саднит и тянет, но они никак не могут перестать касаться, обводить по контуру и надавливать, пока не напиваются достаточно, чтобы заставить себя сесть на этот самолет.
--
В Портленде они расправляются со священником, испытывающим нездоровый интерес к маленьким мальчикам.
Это кажется совершенно невероятным, противоречит всему, во что они верят. Они не останавливаются до тех пор, пока не оказываются в переулке за церковью, и их руки красные от чужой крови. Они начинают говорить одновременно, повышая голос с каждым словом, и хотя поток ругательств, срывающийся с языка – ничто иное как богохульство, это несравнимо с деяниями того, чей труп остывает в алькове за алтарем.
- Гребаный больной ублюдок, – орет Мерфи, пиная мусорный бак, но когда он поднимает голову, Коннор все так же стоит, прикрыв глаза, сжимая деревянный крест сквозь футболку. Мерфи толкает его к стене, и то, что он делает дальше, совсем не похоже на поцелуй. Ярость рвется изнутри необходимостью причинить боль хоть кому-нибудь – кому угодно, а брат – единственный, кто сейчас рядом, кто был всегда. Коннор впивается зубами в его губы, хватает за грудки, притягивая к себе так резко, что ткань футболки трещит на спине, а потом отталкивает, и от его неожиданного удара и вовсе не вздохнуть.
Кровь на кожаной перчатке мешается с его собственной, когда Мерфи дотрагивается до разбитой губы.
- Как мы можем отличать праведников от грешников, – все еще задыхаясь говорит он. И по тому как Коннор молчит, понимает, что брат тоже не знает ответа.
Когда они возвращаются в церковь, отец стоит, преклонив колени перед алтарем, брызги крови подсыхают на его лице.
Окунув пальцы в святую воду, они торопливо крестятся и покидают это место.
--
В десять они зарабатывают первые шрамы – ветка дерева, на которую они забрались, оказалась недостаточно крепкой.
- ..Но там же был кот, мам, мы должны были его спасти, – приводит веский аргумент Мерфи.
- Вы меня в гроб загоните своими выходками, – сердито отмахивается миссис МакМанус, закуривая снова, потому что они все еще в пункте первой помощи и ее мальчикам больно, – Мерфи уже тогда знает, что для нее это единственный способ успокоиться.
Этот случай оставляет на них почти одинаковые отметины – длинные тонкие полоски гладкой светлой кожи – на руке у Коннора, на ноге у Мерфи.
Как будто сама Вселенная создала их разнонаправленными силами одинаковой величины, чтобы воплотить в человеческих существах закон Ньютона, сущности которого Мерфи никогда не поймет.
- Мой круче, бро, – выносит он вердикт после тщательного осмотра.
- Мечтай, урод.
Они во всем стараются превзойти друг друга, всегда безуспешно, неизменно получая в сумме один и тот же результат. В отличие от физики, математические правила сложения Мерфи понятны, поэтому он ничего не имеет против.
--
Прикусив зубами фильтр незажженной сигареты, Коннор сосредоточенно трет ткань футболки согнувшись над ванной, когда Мерфи показывается в дверях. Ручейки розоватой воды сбегают в сток.
Неделя в самом деле выдалась тяжелой. Мерфи наблюдает за ним, прислонившись к дверному косяку – Коннор знает, что брат здесь даже раньше, чем ощущает на себе его взгляд – они всегда чувствуют присутствие друг друга.
- Чертова кровь никак не отстирывается, – мрачно цедит сквозь зубы Коннор, и оба понимают, что говорит он совсем не о футболке.
Отец наводит справки об их новой цели, расхаживая по номеру с телефоном в руках. Братья видят его фигуру у окна, они все еще не привыкли делить личное пространство с кем-то третьим.
С тех пор как они освоили ирландский(мать отказывалась говорить по-английски, довольно подбоченившись, передразнивала их первые, не всегда удачные попытки самостоятельно строить осмысленные фразы), и позднее латынь(от сильного запаха ладана кружилась голова, когда они пока еще неловкими пальцами перебирали четки, твердя слова молитвы перед распятием), они используют языки, чтобы хранить секреты: немецкий помогает спрятать от матери тайник с сигаретами, итальянский – морочить головы одноклассникам и учителям. Осознав свое преимущество перед остальными, они делают его неотъемлемой частью жизни.
- Как будто эта кровь мне в кожу въелась, – говорит Коннор по-испански. Мерфи вздыхает.
- Либо оба сомневаемся, либо никто, так что даже не начинай, – нахмурившись, отвечает он по-русски.
Коннор всегда верил более страстно. Мерфи следует за ним в его вере, как следует за ним всегда, но Коннор, вполне возможно, мог бы посвятить служению Господу всю свою жизнь.
А сейчас он колеблется, и Мерфи, само собой, тоже.
Их миссии, то, чем они занимаются, бесконечные переезды и гнетущее молчание в присутствии отца – есть в этом нечто такое, что, разрушив привычный жизненный уклад, продолжает ломать их, сбивать с толку, омрачая радость добытых дорогой ценой побед, подчинять чужой воле. Как будто этот человек с тяжелой рукой и не менее тяжелым взглядом, почти всю жизнь бывший неясным образом из рассказов матери, неожиданно воскреснув, взял на себя право позаботиться об их душах и направить на пусть истинный.
Мерфи не уверен, на сколько их хватит. Ему хочется подойти и нащупать пульс на шее брата, просто чтобы оказаться ближе, чтобы все стало, как раньше, но отец зовет их – снова настало время исполнить Божью волю. И хотя раны не до конца зажили, а многочисленные синяки дают о себе знать при каждом движении, никто не говорит ни слова – они не могут найти в себе силы возразить, потому что отец чересчур настойчив, почти вездесущ и так часто отвлекает друг от друга, что они и на секунду не могут вспомнить прежние времена, когда они были просто братьями ММ.
Той же ночью они ложатся в одну постель лицом к лицу, сжимая в ладонях распятья друг друга, перешептываясь на французском, делая вид, что в номере нет никого, кроме них.
--
В пятнадцать они решают поцеловать одну и ту же девочку – каждый уверен, что она нравится другому. Когда она узнает об этом, почему-то совсем не злится – вместо этого целует сперва Мерфи, а потом Коннора. Получается немного неуклюже и мокро, она тянется снизу вверх, неудобно наклоняя голову влево, придерживает их по очереди, сцепив пальцы на шее. После чего всерьез задумывается, сосредоточенно хмурит брови и поджимает губы, в то время как близнецы недоуменно переглядываются.
Видимо решив что-то для себя, заявляет, что Коннор целуется лучше, а теперь не могли бы они оба свалить и никогда больше с ней не разговаривать, потому что у них обоих мозги набекрень.
Коннор раздувается от гордости следующие две недели. Мерфи немного дуется всю оставшуюся жизнь.
--
В мотеле на выезде из Провиденс они сидят свесив ноги на краю пустого бассейна. Куски отбитой со стенок плитки валяются на дне, в самом глубоком месте застыла лужа темной мутной воды. Над ними такое же темное небо с десятками созвездий, названия которых давно стерлись из памяти.
Рядом валяется пустая пачка – последнюю сигарету по очереди передают друг другу, затягиваясь вполсилы. Впервые за долгое время они одни, и молчание не напрягает, как и постепенно уменьшающееся расстояние между ними.
Они выпили не много, но в ушах уже шумит и Мерфи хочется наплевать на все на свете, хочется повалить Коннора прямо здесь, впечатать своим весом в землю, и от этих мыслей делается тепло и спокойно. Ему не нужно видеть лицо брата, чтобы понять, что он думает о том же. И пусть они обычные братья с банальными обидами и соперничеством одногодок, когда объятия становятся такими крепкими, что не вздохнуть, родственные узы перестают иметь значение. Коннора такой контраст забавляет, Мерфи им наслаждается.
Коннор оглядывается на зашторенные окна – свет давно погашен и отец наверняка спит.
- Я тут подумал. Пора двигать дальше.
- Согласен.
Это как глоток свежего воздуха и они оба улыбаются. Мерфи толкает Коннора, Коннор толкает его в ответ, они хватают друг друга за руки, лягаются и пинаются. Мерфи отводит руку с медленно тлеющей сигаретой в сторону, чтобы никого не обжечь, и она ноет, вывернутая под неестественным углом, а потом оба скатываются в бассейн, отбивая бока, уже не сдерживая давно рвущийся смех. Они скользят на замшелых плитках, и руки Коннора забираются под футболку Мерфи, пока тот расправляется с пряжкой ремня на джинсах брата. Поцелуй на вкус как пепел и дым, но они никак не могут прекратить или прекратить смеяться.
Догорающий фильтр все-таки прожигает Коннору рукав футболки, но ни один из них этого не замечает, когда они уже полураздетые начинают медленно двигаться.
Потом они долго лежат на дне, лениво переговариваясь, потому что когда все темы общие, обсуждать особенно нечего. Утром они сообщают отцу, что дальше справятся вдвоем.
--
Через год после двойного убийства в переулке, после которого за ними началась настоящая охота, они наконец возвращаются в Бостон. Деяния Святых все еще на слуху, но успели обрасти столь фантастическими подробностями, что стали скорее городской легендой.
И хотя им приходится вести себя как можно незаметнее, дабы ничем не выдавать свое присутствие в Ирландском квартале или в старой церкви, куда снова ходят по воскресеньям, оно того стоит.
Потерявшие интерес обыватели спят спокойно, предпочитая не замечать, как по ночам зло и порок по-прежнему настигает возмездие – очень уж много подражателей появилось у Святых за это время. Никому нет дела до них, и это тоже всех вполне устраивает.
Спустя год со дня показательного суда над крестным отцом итальянской мафии, послужившего отправной точкой для начала их гастролей по штатам с Божьей миссией, они снова стоят плечом к плечу у каменного парапета моста, и океан, как раньше, прячет от взора берега Ирландии. Они курят в молчании, стряхивая пепел в залив. Порывистый мартовский ветер задувает за поднятый воротник пальто, холод пробирает до костей. Губы Коннора посинели, но когда Мерфи накрывает их своими, оказываются теплыми.
- Мы снова здесь. Что теперь? – спрашивает Коннор, бросая быстрый взгляд на брата прежде чем снова отвернуться к бескрайним водам Атлантики.
- Ты же у нас умник, вот сам и отвечай, – ухмыляется Мерфи, и Коннор фыркает. – Или не отвечай. Какая разница, сейчас-то мы здесь, – продолжает Мерфи, выхватывая у него из рук едва зажженную сигарету, которую Коннор немедленно отбирает.
Пепел летит в волны, Коннор кивает каким-то своим мыслям. – В кои-то веки ты выдал что-то дельное, – говорит он и Мерфи смеется.
Все уже не так, как прежде. Слишком много пролито крови – чужой и их собственной, слишком много боли они причинили и испытали сами, но хотя их изрядно потрепало и усталость дает о себе знать, они вместе, а значит, все не так уж плохо.
Они идут через мост, толкаясь, то и дело обгоняя друг друга – как всегда, и Мерфи с удивлением понимает, что готов назвать это место домом.
@темы: Мерфи/Коннор, перевод, фики
-
-
20.01.2013 в 20:51-
-
20.01.2013 в 21:03-
-
20.01.2013 в 21:07-
-
20.01.2013 в 21:07-
-
20.01.2013 в 22:43спасибо!
-
-
21.01.2013 в 00:15рада, что понравилось
-
-
21.01.2013 в 19:42-
-
24.03.2013 в 17:37-
-
05.04.2013 в 13:15